сильнейший удар в самую сердцевину Зла. И не напрасно бешенствовали эсэсовцы, потому что девушка метила в глубокую сущность их притязаний на власть – в ложь об одиноком бессилии человека.
Но я не знал этого. Горько, но я не знал этого!
Как я прожил жизнь? Как в глухом загоне. Десятилетиями власть имущие отгораживали меня от мира. Каждому они старались внушить, что он одинок, что никто не думает так, как он. Лгали газеты, радио, книги – весь огромный аппарат пропаганды и насилия. Во время войны выстрелы в фашистских солдат в оккупированных странах нам объясняли действиями отчаявшихся одиночек. После войны в Западной Германии все внушало, будто люди живут лишь для карьеры и денег.
И я поверил этому.
Я чуть не предал их всех – Валантена, расстрелянную девушку, батрака, тех несчастных, которые были повешены в средневековом Париже…
Ночью я прочел эту книгу, а потом взял подшивку газет. И мир, перекрещенный напряженными линиями борьбы, предстал передо мной. Стреляли в Анголе и в Алжире, Африка выпрямлялась перед испуганными глазами колонизаторов. Создавались атомные и водородные бомбы, но велась битва за то, чтоб они никогда не были применены. В Париже демонстранты несли по Елисейским Полям тело рабочего, убитого оасовцами. Россия предлагала государствам великий план разоружения.
И мир шел вперед.
Так неужели же я не найду никого, кому я мог бы отдать свои открытия?
Пусть не в этом городе. Пусть не в этой стране.
Я спустился к Рейну напротив замка Карлштейн. Светла была чистая речная вода. Стрекозы вились над прибрежными травами, и жаворонок взлетел в высоту.
Этот месяц был преодолением чего-то. Я чувствовал, что разорвал некий круг, в котором прожил всю жизнь. Я вступил в борьбу с Бледным и Крейцером и разрушил нечто темное в самом себе. Теперь пришел новый этап. Может быть, я был последним ученым-одиночкой, но я перестану быть им. Мысль об ответственности знания должна привести меня к людям.
Я напился воды и пошел дальше.
Слова Фрэнсиса Бэкона пришли мне на память. Я шагал и повторял их. Солнце светило ярко, и бесконечен, как в детстве, открылся синий свод неба.
«Теперь, когда повсюду в мире так много тяжелого, пришло самое время говорить о Надежде».
Побег
Через океан
Он проснулся, а в ушах все еще бушевал тот жуткий рев, который заполонил весь мир до отдаленнейших звезд, Галактику и бросил его куда-то в неизвестность. Сначала Стван не мог пошевелиться, и на миг его объяло новым страхом. «Что они со мной сделали? Вдруг мне оставлено только сознание, а тела не существует – ведь они властны поступить и так».
Но рев уходил, всплескивая; Стван дернул ногой, убедился, что она есть. Двинул кистью, сжал-разжал пальцы. Затем разом встал.
Недоуменно оглядел себя – что-то не так. Ах да – одежды нет, ее забрали! Оставили только короткие трусики. А тело при нем – тощие белые руки, выпирающий живот, тощие ноги.
Сделал несколько нетвердых шагов и лишь тут осознал, что темный зал с аппаратами исчез. (С теми аппаратами, что все были нацелены на него.)
Сверху небо, под ступнями песок, а впереди голубизна – вроде озеро или море. Глянул по сторонам. Небо было не только над головой. Кругом, до низкого, теряющегося в сумерках горизонта оно стояло огромной нематериальной чашей. Ни стен, ни домов, ни предметов. По-другому, чем в городе, где лишь светлый вырез между верхними краями зданий.
Всходило солнце красным шаром – Стван оглянулся на длинную отброшенную им самим тень.
Где же он?
Вдруг заметил, что его еще трясет от пережитого шока, а глаза до сих пор наполнены боязливой мученической слезой. Судорожно всхлипнул. Ладно, теперь все позади. Его признали виновным и осудили.
– Плевать! – Он поразился тому, как громко прозвучал здесь его высокий голос. – Значит, они меня выгнали, выслали. Могло быть и хуже.
Пошел, сам не зная куда.
Оказывая легкое сопротивление, под ногами ломалась утренняя корочка смоченного росой, а после подсохшего песка. Вода приблизилась – другой берег лежал в двух десятках шагов. По теплому мелководью Стван перешел туда. Он шагал неловкой, подпрыгивающей походкой горожанина, которому довольно пяти километров, чтоб закололо в боку.
Полная тишина. Тепло. От мгновения к мгновению становилось светлее.
Желтая равнина простиралась далеко, Стван подумал, что это уже настоящая земля. Однако минут через пятнадцать впереди опять блеснуло. Перебрался на новую песчаную косу, на следующую. Хоть бы деревце, кустик или травинка, хоть бы камень, наконец! Но только песок. Слева было море, позади отмели, которые, после того как он их миновал, слились в низкую бурую полосу.
На середине очередной протоки Стван погрузился по пояс. Дно устилали водоросли, проплыла розово-красная медуза, на длинных стеблях качались не то морские цветы, не то животные. Два больших карих глаза внимательно глянули снизу. Стван отшатнулся. Глаза покоились на желто-коричневой голове размером с кулак, которая была увенчана горсткой недлинных щупалец, а сама высовывалась из конусообразной раковины. Стван нагнулся, вытащил моллюска из песка. Тот был веским, килограмма на два. Вяло шевелились повисшие в воздухе щупальца.
Никогда Стван не видел таких чудищ. Брезгливо отшвырнул диковинное животное и тут же обнаружил, что все дно усеяно глазами, которые не мигая уставились на него. Одни принадлежали таким же конусовидным, другие расположились на блюдечках с гребнем посредине и двумя верткими усиками.
Сделалось не по себе. Рванулся к берегу, гоня перед собой бурунчик. Потом остановился – в чем дело, разве кто преследует? Просто нервы, и просто не может успокоиться после того зала с аппаратами, откуда в течение долгих дней передавали на мир ход процесса.
Озадачивала неестественная тишина. Абсолютная, обволакивающая, она двигалась вместе с человеком, позволяя постоянно слышать собственное дыхание. Затем его осенило – птицы! Над морем они всегда кричат, а тут ни одной. Какая-то полностью бесптичья территория.
Солнце уже давно катилось по небу, однако поднялось невысоко, припекало несильно. Стван вспомнил, как в ходе расследования кто-то сказал, что преступление можно частично объяснить тем, что обвиняемый порой месяцами не выходил на солнечный свет.
Усмехнулся. Укрыться здесь негде, значит заодно его приговорили и к солнцу.
Идти пока было легко, и на него накатил приступ веселья. Все-таки он обхитрил их, судей. Этот приговор – благо. Если тут будут попадаться какие-нибудь туристы или исследователи, он сам обойдет их стороной. Хватит с него людей, они безумно надоели. Будь это возможно, давно убежал бы из современного мира в прошлое. Смылся бы через Башню в один из отдаленных веков, там
